Вечер четырнадцатого дня.
И я не мог дальше говорить… Прости, прости. Роберт смотрел на меня, и я видел в глубине его глаз твою осуждающую тень. Он ждал, когда я продолжу, ждал с таким интересом, с таким волнением… Милый мальчик. Так в тот миг был похож на тебя… А я не мог, я потерял нить, забыл, что было, когда машина отца остановилась возле меня. Заставил себя забыть и не захотел вспомнить… А Роберт позвал меня и я дрогнул, понял, что я уже здесь, а не там, что все давно свершилось и незачем тянуть время, чтобы сделать выбор. И я продолжил говорить как много лет подряд...
Лето, пятьдесят пять лет назад.
- Что? Ничего такого не было! Ни смей говорить так!
- Скажу! И ты подтвердишь, иначе…
Она говорила и говорила: что мы лишимся наследства, что её отправят в закрытый пансионат, что она откажется быть моей женой, а даже, что наложит на себя руки… Как она могла? Она ведь знала – если дракон убьет человека без причины, животное казнят. И она готова была свалить всю нашу глупость и непослушание на невинное существо, лишь бы сохранить свою роскошь и репутацию! Я ненавидел её в тот миг. Гермес спас нас! Он был мне другом, я не мог предать его и бросить на растерзание, и потому, когда машина отца затормозила, и он, разгневанный каким я его ещё не видел, вышел навстречу, я сказал… правду.
Отец смотрел на меня, молча, с горечью. «Разве этому я тебя учил?» - так спрашивали его глаза. Но он не высказался вслух: все было сказано, все сделано и все это слышали. Мы вернулись домой. Гермеса посадили в клетку.
Как отец ни старался он не смог скрыть произошедшего и уже на следующий день весть о «детской глупости единственного наследника крупнейшей промышленной империи» разлетелась по всем газетам страны. Рьяные защитники из Общества прав человека требовали справедливости, разбитые горем матери погибших воров подали на отца в суд. Моя мать каждый день была на грани истерики и в итоге направила матерям воров встречный иск, требуя возместить нашей семье материальный и моральный ущерб от ограбления. Этот поступок мгновенно вызвал широкий резонанс. Общественность разделилась. Из моей маленькой вольности разросся скандал. Отец со мной не разговаривал, мать каждый день плакала, партнеры отца по бизнесу единогласно попросили отстранить меня от дел компании, по крайней мере, до тех пор, пока не закончится суд, не уляжется скандал, и пока я не вырасту из «детских забав, чреватых тяжкими последствиями».
Отец Марго ещё до начала событий увез её в уединенное семейное поместье и попытался тайно выдать замуж за сына своего второго партнера, но не тот вежливо отказался от ветреной невесты. Марго привезли обратно. Стало ясно, что после скандала ни она, ни я уже не найдем себе других супругов – репутация, ныне разрушенная, ценилась в нашем обществе не меньше денег. Итак, меня и Марго наскоро обвенчали. Стоит ли говорить, что от моей пылкой любви остался лишь прогорклый привкус? Марго была рада не больше моего. Мы даже не говорили друг с другом.
Осень, пятьдесят пять лет назад.
Лето прошло в печали, суете и невыносимой духоте. Ныне небо каждый день затягивало низкими тучами, шли дожди. Тревог прибавилось, когда стало ясно, что Эйфория вынашивает потомство. Разведение драконов без разрешения и так было запрещено, а в нашей ситуации грозило очередной трагедией. Я сделал все, чтобы скрыть положение драконицы, но когда она высидела первое яйцо, не смог это утаить. «Чудовище создало себе подобных» - так написали в газетах.
Тогда же завершился долгий, многомесячный процесс, в который отец и я вложили все силы и средства: Гермеса признали представляющим угрозу жизни людей. Я защищал его, как мог, доказывал суду, что без его помощи мы могли бы погибнуть, но тщетно. Зверя, убившего беззащитных людей не могли оправдать. Суд предписал усыпить его… и уничтожить потомство.
Мы проиграли.
В тот день я видел Гермеса в последний раз. Он посмотрел на меня с печалью.
В ту же ночь я решил выкрасть яйца и увести Эйфорию как можно дальше, в горы, где её было бы не найти.
Драконица должна была крепко спать в эту ночь, но когда я приблизился к загону, то увидел свет, а потом раздались голоса. Я бросился туда и понял, что опоздал: исполнители приговора пришли за потомством Гермеса. Эйфория была вся в цепях и сидела смирно пока не поняла, что люди собрались забрать её детенышей, двое из которых все ещё не вылупились. Тогда она взревела, раскинув крылья, накрыла брюхом кладку и загородила новорожденного дракона, а огромный шипастый хвост как кнутом в один миг смел всех, кто оказался слишком близко. Снова кричали люди, снова ревел дракон. Отец, забрызганный чужой кровь выбежал из загона. Я стоял поодаль и не мог заставить себя сделать ни шагу. Вскоре на подмогу исполнителям приехали люди на трех машинах.
К утру бездыханную Эйфорию вытащили из загона. Яйца так и остались там, но забирать их уже не было смысла. Казалось, на этом всему следовало закончиться, но нечаянно запущенная мною цепь трагических событий не желала прерываться.
На следующий день отцу по надежным каналам сообщили: Общество защиты прав человека решило добиться уничтожения всех оставшихся в мире сорока драконьих особей. Мировая Общественность готова была поддержать их.
Когда в загоне, ближе к ночи, все убрали, я пошел туда, но так и не рискнул войти и уже повернул назад, как вдруг услышал хрип. Не меньше получаса я прислушивался и искал, пока за одним из стропил не нашел крохотный трясущийся комок – единственный вылупившийся детеныш Гермеса и Эйфории остался жив.
Я назвал маленькую драконицу Фортуной и спустя несколько дней отправил со своим верным другом Томасом. Он уезжал в экспедицию и пообещал позаботиться и проследить за тем, чтобы малыш прижился на дикой природе, вдали от людей. Быть может, надеялся я, окажется, что где-то живет ещё один детеныш и пройдут годы, но они найдут друг друга и тогда все будет хорошо.
Вечер четырнадцатого дня.
Так все и было, вот что я сказал Роберту, когда закончил. Я не стал говорить, что через несколько лет все драконы были истреблены – думаю, он и сам догадался, раз их теперь нет… Да, моя дорогая, так все и было. Всю жизнь я пронес в сердце вину, ненависть и невероятную печать за то, что сотворил. Полюбить Марго я так и не смог, и даже наши общие дети чувствуют это и вероятно потому даже теперь, когда я стал стар и немощен, так пренебрегают моим обществом. Что ж, я не виню их. Они не заслуживали моего безразличия, а я был излишне поглощен сперва жалостью к себе, затем чувством вины, а потом и тем и другим. Марго умерла, едва ей исполнилось сорок лет, но тебе это, разумеется, известно. Она всю жизнь ненавидела меня. А через десять лет я встретил тебя, моя единственная возлюбленная и ты вернула мне свет. Помню, как ты утешала меня, сидя на этой террасе, дома бывшего смотрителя, и глядя со мной туда, где над сверкающим, словно усыпанном звездами море, в день своего двадцатого рождения, я смотрел на своих любимых товарищей – Гермеса и Эйфорию. Помню, как ты говорила, что я не должен винить себя ни в их гибели, ни в гибели других драконов и людей, что я сделал все возможное, чтобы исправить свою ошибку. Ты всегда верила в меня, моя дорогая. Все недолгие десять лет, что мы провели рядом, ты возрождала во мне надежду на избавление. Прости меня… ведь я так и не смог признаться, так и не сумел отплатить тебе за твою безграничную веру в меня. Я был трусом пятьдесят пять лет назад и остался им спустя годы, когда встретил тебя. Но я так боялся, что ты покинешь меня… Ты – единственный человек, кто не смотрел на меня с неприязнью и осуждением. И я не смог рискнуть и признаться. Я солгал тебе, как и всем, кто не знал правды, всем, кому можно было солгать. Как солгал теперь Роберту.
Сердце… какая боль. Глаза закрываются от усталости. Нет, я не хочу спать, я хочу, наконец, уснуть. Я знаю, что ухожу. Предательские серые тучи так и висят надо мной, я знаю, они ждут меня, но я не могу уйти сейчас. Не могу пойти к тебе, родная, не сняв с себя бремя лжи и молчания, иначе я не посмею взглянуть на тебя. Я заставил себя забыть истину. Пора возродить её в памяти. Я скажу Роберту. Роберт!
Лето, пятьдесят пять лет назад.
- Отец… отец лишит меня всего. Твой лишит всего тебя… Мы все потеряем… Боже… Мы скажем, все было иначе: дракон схватил нас и отнес сюда, а эти… эти люди… пытались нас спасти, а чудовища сожрали их, мы чудом спаслись, прыгнув в реку… спрятались за камышом и монстр улетел… О Боже, никто ничего не узнает, мы не будем опозорены… Да… так все и было…
Конец всему? Нет, нет. Моя жизнь не может закончиться так нелепо! Я только стал совладельцем корпорации, собрался жениться на лучшей девушке в мире, я не могу все это потерять!
- Так все и было, - уверенно подписался я под словами Марго.
Отец смотрел на меня, молча, с горечью. «Разве этому я тебя учил?» - так спрашивали его глаза. Я понял, что он корит меня не за безрассудный полет, но он не высказался вслух, хотя знал, что я солгал: все было сказано, все сделано и все это слышали. Я вынудил его встать на мою сторону, он должен был в первую очередь защитить семью, а значит и меня. Мы вернулись домой. Гермеса посадили в клетку.
Как отец ни старался он не смог скрыть произошедшего, и уже на следующий день весть о «кровожадном чудовище, похитившем наследников крупнейших корпораций и убившем невинных людей» разлетелась по всем газетам страны. Воров, из которых наша с Марго ложь сделала героев, посмертно наградили медалями за храбрость. Отец выплатил их матерям огромную сумму «в скромное утешение», газеты нарекли меня бесстрашным рыцарем, а Марго - прекрасной принцессой. Наше спасение от дракона сделали легендой. Мы блистали и купались в роскоши.
Отец без единого шанса проиграл дело о защите и до самой своей смерти он не сказал мне ни слова. Я был на суде лишь раз и только для того, чтобы повторить то, что сказал отцу.
В день, когда судом был вынесен приговор об умерщвлении Гермеса и Эйфории, мы с Марго обвенчались в лучшей церкви страны. Казнь драконов пришлась на следующий же день. Приказ об уничтожении оставшихся сорока особей был подписан и исполнен в течение последующих пяти лет. Драконов отлавливали и истребляли, но людей за время этой охоты погибло много больше. Тщательное расследование доказало, что вероятность выживания хотя бы одной особи равна нулю. Никакой удачи не было ни для одного из них.
Вечер четырнадцатого дня.
Я бежал от позора и к нему в объятия пал. У меня был один миг, чтобы сделать выбор – и я солгал. Затем один год, чтобы признаться себе – я ошибся, а следом десятилетия стыда – и я выдумал те годы заново и сам поверил в свою ложь. Я возненавидел себя, жену, даже мать, которая не уставала хвалить меня за самое гнусное, что я сделал в жизни.
С тех пор прошло пятьдесят пять лет… Я стар, я умираю, но путь, который я завершил сегодня, важнее жизненного, потому как у этого пути есть смысл. Я прошел долгую дорогу: от ошибки до осознания, от раскаяния до покаяния.
Сегодня жемчужно-серые тучи нависают надо мной молчаливым судьей, и я вижу, как над морем вновь парят два дракона.
Начинается дождь, горизонт подергивает мутной дымкой. Солнце усердно пробивается через серую тень. Неужели тучи уйдут?
Сегодня мне остается лишь одно – искупление.
Сможешь ли ты простить меня?
The End!
